старение

- Кровь у меня есть,- чуть не плача, отбивалась от него врачиха.

- Мы нашу дадим, мы свежей...

- У меня есть кровь, но кровь тут ни при чем, вы понимаете?

- Выдь из лазарета,- мрачно сказал человек с крабом,- там подожди.

Гулимов послушался, а у дверей лазарета приятели с базы дали Гулимову выпить.

Снова была пересадка. Теперь Казаркина, и Гулимова, и врачиху спускали в корзине. Врачиха встала очень неудобно, а была в обычном платье, и короткая ее юбка задралась намного выше положенного, и в другой момент засветили бы туда матросские глаза, может, и сказанул бы кто-нибудь что-нибудь, но сейчас на палубе СРТ 91-91 была гробовая тишина. СРТ пошел в ближний американский порт, врачиху, непривычную штормовать на маленьком судне, тошнило, Казаркин всю дорогу был в бессознательном состоянии, а Гулимов перехватил лишнего и все время спал наверху на казаркинской койке.

Всю дорогу как коршун висел над Капитаном Старпом.

- Хорошо, конечно, если они его сошьют,- рассуждал Старпом,- жалко парня. Вот хоть и не люблю их обоих, а все равно жалко...

Капитан не обращал внимания на старпомовские речи.

- Опять же переодеть его надо, в робе неудобно перед американцами,печально вздыхал Старпом.

- Ничего, переморщатся,- зло сказал Капитан.

- Понимаешь, не наколбасил бы чего Казаркин-то. Он ведь и в мыслях-то такой, знаешь, язык у него что угодно сболтнет. А это заграница. Международная ситуация выйдет! А кто будет отвечать? Мы с капитаном.

Радист связался с американским портом и высунулся из своей рубки:

- Порядок, Гордей Гордеич! Только шторму усиление обещают. До шести-восьми.

- Восемь так восемь,- сказал Капитан.

Сшил Казаркина старый Хирург, похожий на злого варана, на обычного пустынного варана, сухого и жилистого, сероватого, в складках кожи, на тех варанов, которых Казаркин видел в детстве, в эвакуации.

Все ночи ему снились вараны и пустыня, горячая, удушающая. Варан работал над ним семь часов кряду, просверлил, пробил сломанные кости и насадил их на стальной каркас. Вся эта механика держалась на настоящих болтах и гайках. А пришел он в себя первый раз на глазах у Хирурга. Хирург держал за спиной сигарету, а увидел, что Казаркин очнулся, сигарету из-за спины вынул и затянулся, а Казаркина повезли от него по длинным-длинным белым потолкам, которые сплошь светились упрятанным за красивые декоративные решетки светом. Казаркин смотрел на эти решетки, стараясь определить время прошедшее и время настоящее, и думал еще, что неплохо было бы в том ресторане, в Караганде, который он отделывал, сделать такие же светильники. Ему было обидно, что тут, в госпитале, такие светильники, а в Караганде чуть ли не простые лампочки на проводах висят. Ему стало очень хорошо, что так быстро он начал уже думать и видеть все вокруг себя, а уж совсем втайне, даже от себя самого, радовался Казаркин, что жив, что не умер, не погиб в холодных жилистых руках ненавистного варана. И потом не мог Казаркин определить, почему Хирург был ненавистен ему. Казаркин никому не верил в этом госпитале. Они американцы - он русский, незачем им его жалеть и спасать, они могут винтить ему череп на гайках, могут поставить на нем опыт для ихней американской пользы. Ведь если он умрет, никто не докажет, что было неправильное лечение, потому что своих никого рядом, один он здесь, в Америке, а если и раскопают это дело, так не воевать же из-за него атомными бомбами!