III

Поздно ночью, когда Дютрейль уже спал сном глубоко утомленного человека, его вдруг разбудил Бувери. Старик зажег свечу и при ее свете казался еще бледнее, чем обыкновенно. Волоса его были всклокочены, весь вид обличал крайнюю степень ужаса.

- Что с вами, Бувери? - спросил Дютрейль. - Вы нездоровы?

Как ни трудно было бороться со сном, Дютрейль сделал над собой усилие, помня, что его старый друг тяжело болен. Но Бувери, не отвечая на вопрос, сам спросил задыхающимся голосом:

- Вы тоже его видели.

- Кого я мог видеть? - возразил Дютрейль. - Я так устаю за день, что сплю без снов.

- Это не был сон, - печально проговорил Бувери, - и я видел, как от меня он прошел к вам.

- Кто?

- Тот финикиец, могилу которого мы раскопали.

- Вы бредите, милый Бувери, - сказал Дютрейль, - у вас жар, я сейчас приготовлю для вас прием лекарства.

- Я не брежу, - упрямо возразил старик, - я хорошо рассмотрел этого человека. Он был бритый, без бороды, но лицо в морщинах, одет, как воин; он стал у моей постели, посмотрел на меня грозно и сказал...

- Постойте, - прервал Дютрейль, стараясь вернуть друга к рассудительности, - на каком же языке он с вами заговорил?

- По-финикийски. Не знаю, может быть, в другое время я и не понял бы финикийской речи, но в ту минуту понимал все, от слова до слова.

- Что же вам сказало привидение?

- Он мне сказал: "Я - Элули, сын Элули, тот, чей мирный покой вы, чужеземцы, нарушили, не побоясь заклятия. За то я отомщу тебе, моя участь постигнет и тебя. И твой прах не успокоится в родной земле, но станет добычей шакалов и гиен. И я буду мучить тебя во сне и наяву, всю твою жизнь и после жизни, и до скончания веков". Это он сказал и ушел к вам, и я думал, что вы тоже его видели.

Дютрейль не сомневался, что с его другом - болезненный припадок, легко объяснимый влиянием зноя, постоянными мыслями о смерти и волнением после их замечательного открытия. Желая образумить старика, Дютрейль не стал ему напоминать, что привидения - обман зрения, но постарался объяснить всю неправдоподобность данного видения.