Он целовал, я полагаю, не этого несчастного парня, - он целовал еще более несчастную идею о "сахалинской колонии".

Перед ним было живое олицетворение этой идеи, - свободный житель Сахалина, не привезенный сюда, а здесь родившийся, здесь выросший.

Я видел много этих "живых воплощений идеи колонизации".

Я видел уроженцев острова Сахалин на свободе, видел их в подследственных карцерах, видел в тюрьмах, отбывающими наказание за совершенные преступления, - и не скажу, чтобы они приводили меня в особый восторг.

Я рассказывал уже, как отыскивал палача Комлева, закончившего уже свою деятельность, числящегося в богадельщиках и пришедшего в пост Александровский "на заработок", предвидевши казнь.

- А вон, ваше высокоблагородие, - сказали мне, - изволите видеть на конце улицы махонькую избушку. Туда и отправляйтесь. Он там у польки нанялся детей нянчить. Вешать да за детьми ходить, - больше ни на какую работу он, старый пес, и не способен!

В маленькой избушке возилась около печки рослая, здоровая баба! По углам пищали трое ребятишек.

- Посидите тут. Комлев с самым махоньким в фонд (казенная лавка) пошел. Сейчас будет.

"Полька", крестьянка Гродненской губернии, отбывает еще каторгу.

Она пришла сюда, - бабы особенно не любят сознаваться в преступлении, - "по подозрению в убийстве мужа".

- Потому и подозрение упало, что меня за него силком замуж выдали, а за мной другой прихлестывал. Ну, на нас и подумали, что мы "пришили".

В каторге она выучилась говорить, - не на русском, а на каторжном языке.

- Меня сюда послали, а с которым я была слюбившись, слышно, в Сибири. Вот и живу.

- А дети чьи? Из России привезла?

- Зачем из России. - Дети - здешние. Эти двое, старшенькие, от первого сожителя. Поселенец он был, потом крестьянство получил, на материк ушел. А меньшенький, которого Комлев нянчит, - теперешнего сожителя. Кондитер он. Через месяц ему срок поселенчества кончается, крестьянство получит, тоже на материк уйдет.